Павлика мутило. Плотно. Увесисто. Но не так, чтобы сразу блевать, нет. Скользкий комок, на манер проглоченной сливы, то падал вниз по пищеводу, то подпрыгивал к самому горлу.
Подпрыгивал и останавливался. До следующего падения.
Дорога впереди покачивалась и слегка плыла в глазах. Узкая змейка асфальта шириной в одну машину. Двум и не разъехаться, отчего и бился здесь народ частенько. Плохая дорога. Опасная.
Павлик шумно сглотнул и вязко сплюнул куда-то в сторону. Стало чуть легче, но ненадолго.
— Закури, — сунул ему пачку Миха. — Вырвет. Легче станет!
— Отвали, а? — Павлика начало трясти от чужого голоса. — Плохо мне, совсем херово.
— Упёртый, — проворчал Миха. – Ну, как знаешь.
Павлик вдохнул чужой колючий дым. Закашлялся. Слива опять подпрыгнула к горлу и там задержалась. Глаза слезились.
— Водка палёная... — снова начал надоедать Миха, пыхтя сзади. – Я-то полтешок днём выпил, и то мутит. А ты почти бутылку дёрнул с этими алкашами, слышь? Вот и плохо.
— Сколько ещё?.. — просипел Павлик. Ему хотелось сойти с дороги и лечь под сосны. А лучше — сразу сдохнуть. Моментально и бесповоротно.
— До станции? Да херня, километра три. На машине с пацанами тут пролетали, покурить особо не успеваешь.
Турбаза, от которой они шли, осталась далеко. Солнце клонилось к закату и светило сзади. Спасибо, хоть не в глаза, но и так хреново. Ещё туман этот, метров на десять вглубь леса видно, а дальше пелена какая-то. Утром бы ещё понятно, а сейчас с какого перепугу?
Но не до того, конечно.
— Не дойду я, Миха... — заныл Павлик. Дорога качалась, как палуба в шторм. Хрен его знает, как это, на кораблях не ходил, а тут вдруг понял, о чём в книжках пишут.
— Да куда ты денешься? — удивился Миха. — Под кустом спать будешь? Давай, топай. Час, ну, полтора, дойдём. В электричке покемаришь полчасика, а потом...
Сзади заскрипели тормоза, и требовательно просигналила машина.
— Нихера себе, — оглянувшись, протянул Миха и поволок приятеля за рукав на обочину.
— Чего там? — буркнул тот.
— Феррари, ясен пень! — ответил Миха. — Сам посмотри.
Павлик повернулся всем телом. Не поднимая головы, чтобы не так тошнило, глянул.
На дороге стоял грузовик. Древний, как говно мамонта, с квадратной кабиной и вынесенными вперёд лупастыми фарами.
— Здорово, пацаны! Студенты? — из кабины высунулась голова в кепке. Рожа какая-то смутно знакомая, красная, глаза щёлками. На вид — лет семьдесят деду. — Подкинуть до станции?
— Ништяк! — шепнул Миха, а потом радостно заорал:
— Давай, а то у меня дружбан... уставший!
Дед степенно кивнул и убрал голову обратно. Павлика в кузов пришлось затаскивать. Он всеми силами хотел ехать, но вот залезть... Спасибо Михе, затянул на кривые доски, через задний откидной борт, грубовато и за шиворот, но всё же.
Грузовик заскрежетал движком, дёрнулся и поехал. Кабина сзади была глухая — ни окошка, ничего – сплошной лист то ли железа, то ли фанерки. Миха плюхнулся от рывка на задницу, а Павлика прокатило по доскам и бросило на приятеля.
— Аккуратнее, чудила! Держись вон за железку.
Сосны с обеих сторон дороги пришли в движение, не мелькая, конечно, но неторопливо уходя назад. Туман, как казалось сверху из кузова, стал гуще.
Железкой оказалась забитая в борт ржавая скоба, безбожно пачкавшая Павлику руки, но не дававшая вялому телу улететь на асфальт.
— Слышь, Миха! — простонал он. — Сейчас сблюю, сил нет.
Слива у горла, и правда, грозила раскрыться в знакомый каждому фонтанчик наружу. В кормление, прямо скажем, Ихтиандра.
— Терпи, мудак! Мы тут все уделаемся. За борт можешь?
Машину качало и подбрасывало на скверной дороге. Павлик попытался высунуть голову за борт, но чувствительно приложился подбородком, едва не прикусив язык.
— Никак... — прошептал он. Казалось, за скрежетом и порыкиванием движка приятель его не расслышал. Но нет! Миха заколотил рукой по кабине. Звук был глухой, словно били по фанерной коробке.
— Мужик, тормозни! Останови, а? На минутку!
Машина взревела, заскрипела, судорожно дёрнулась, снова кинув приятелей друг на друга, но встала.
— Чего у вас там? — Теперь водила заглядывал назад, да и был гораздо ближе. Миха заметил, что лицо у него опухшее, как с похмелья. А одет прилично: костюм с галстуком, как депутат какой-то. И похож, ведь похож на кого-то, но никак не вспомнить.
— Да вот... — Объяснять было нечего: Павлик стоял у борта на коленях и смачно рычал, перевесившись головой наружу.
— Шта-а-а? Пьяный, что ли? — неподдельно удивился дед. – Это как же ж?! Ну, вы даёте...
Он пожал плечами и снова нырнул в кабину. Оттуда глухо донеслось:
— Крикни, понимаешь, как закончит. Я и так опаздываю, ехать пора!
Миха хмыкнул и закурил.
— Я... Я сейчас... — Павлик повернул к нему бледное до синевы лицо и страдальчески зажмурился от бившего в глаза солнца. — Пять секунд...
— Да мне-то похер, — Миха махнул сигаретой. — Не опаздываем. Это шеф бурчит.
— Асфальт... — непонятно к чему проскрипел Павлик, но тут его накрыл очередной спазм, выгнул головой наружу и отключил от реальности.
Миха удивлённо выглянул за борт и обнаружил, что грузовичок стоит на грунтовке. Ни следа разбитого, всего в ямах, но асфальта не наблюдалось. Ни позади машины, ни, насколько было видно, впереди.
— Не туда свернул, Шумахер, — проворчал Миха. — Слышь, дядя! Ты на какую станцию едешь-то? Нам бы в Сомово, на электричку.
— Какое, понимаешь, Сомово? — снова высунулся водила. — Я на Комсомольское еду. Суббота же, у меня загрузка сегодня раньше. График, товарищи дорогие!
— Какая суббота? — пришёл в себя Павлик. — Среда на дворе. Ты псих, что ли? Завёз не пойми куда, ещё и дни путаешь.
Водила простецки почесал затылок, сдвинув на лоб кепку, потом хмыкнул:
— А-а-а! Так у вас, там, среда была? Говорил мне Степаныч, что нас таких много, а я, дурак, не верил. Каждый день попадаетесь, понимаешь. Как прорвало. При мне такой фигни не было.
Миха обжёг пальцы забытой в руке сигаретой, выматерился и выкинул её за борт:
— Кого ловят, дядя?! Ты чего, сбрендил?
— А ты вот не ругайся, не надо! Я, чай, постарше тебя раза в три, да и при жизни не последний человек был... Так, пацаны, с чего начать-то... У вас год какой?
— Что значит, у нас? — дуя на обожжённые пальцы, удивился Миха. — Семнадцатый. У вас какой другой, что ли?
Водила снова почесался.
— Временное правительство, понимаешь, что ли?
— Какое оно временное, охренел? С двухтысячного — один и тот же Путин.
— А, вот оно что... Этого знаю. Дельный. А умерли вы как?
Миха и восставший из локального ада Павлик переглянулись.
— Да живые, вроде. А у тебя, дед, точно кукушка съехала, — Миха решительно прошёлся по кузову и спрыгнул вниз. — Давай, Паша, выбирайся. Чувак на всю голову болен.
Павлик, несмотря на предательскую слабость в ногах, громко прошлёпал по доскам кузова и спрыгнул на плотную накатанную землю.
Водила, которого теперь не было видно, громко заорал:
— Мы все мёртвые там, у себя… Пьянка, понимаешь, людей губит. И сразу — сюда. А тут всё есть, а выпивки нет, пацаны. Такой вот феномен. Ни спирта, ни водки, ни виски этой, штатовской. Ни-че-го! Первый круг какой-то, прости Господи.
Павлик, слегка качаясь, стоял на месте, а Михе не терпелось разобраться. Он обошёл машину сзади и подошёл к кабине. Водила, не обращая на него внимания, заводил свой антиквариат. Мотор стрекотал, но не схватывал.
— Слышь, чего... А тут какой год?
— Девятьсот тридцать пятый, понимаешь. Всегда этот, сколько здесь ни проживи. Я уж десять годов маюсь.
Миха послушал мучения стартера и тихо спросил:
— А ты сам-то с какого года, получается?
Водила свесил из окна левую руку, на которой не хватало пары пальцев, и невесело улыбнулся:
— Ты в школе не учился, что ли?
Миха замялся:
— Учился, а что?
— Хреново ты, понимаешь, учился. Меня-то мог бы и признать, миллионы россиян знают, а ты – нет.
Движок наконец-то со скрежетом схватил, грузовик рыкнул, привычно дёрнулся и поехал, оставив двух приятелей встречать скорую ночь, за которой, как обычно, будет рассвет.
В новом мире, где больше нечего выпить.
Источник: © Юрий Мори
