Летние каникулы я обычно проводил в сибирской деревне у бабушки. Дед работал скотником в совхозе. Стадо дойных коров голов 300-350, летний полевой выпас, сутки через двое. Утром и вечером привозили доярок для дойки, во главе с механиком, запускавшим дизель-генератор, а так остальное время вдвоём с напарником, пересменка во время вечерней дойки. Какая-то хитрая мотивация, зарплата напрямую зависящая от удоев, поэтому работали без дураков, стараясь использовать полностью световой день, выбирая и меняя для выпаса лучшие пастбища. В июне, например, удавалось поспать только порядка 3-х часов за полные сутки. Естественно, пасли на лошадях, по-другому не получилось бы, слишком большие расстояния и побегать бы пришлось, что в возрасте деда уже не так просто.
Мне 12 лет. С дедовой лошадью, достаточно старым мерином, отношения весьма сложные, меня, как хозяина, вообще не воспринимал. То не давал садиться на себя, то пытался укусить, да и в седле не особо слушался. Короче, я его откровенно опасался и считал коней тупыми, злобными, неповоротливыми, непослушными и серьёзно опасными животными. Да и в седле чувствовал себя весьма неуютно, и по-правде сказать, что ездить верхом и управляться с лошадью толком не умел. Ну, нет конечно, не совсем болван, и рысью, в такт бега приподнимаясь на стременах и галопом вполне, но чувствовал себя и наверняка со стороны смотрелся, скорее, мешком с отрубями, чем ловким наездником.
Но не было бы счастья... Дедов напарник серьёзно покалечился, упав с крыши сеновала, и дед остался один. Лето в совхозе, людей свободных нет, от слова совсем.
— Даже под кустик спокойно присесть-посрать некогда... — жаловался дед бабушке, проработав одну смену в одиночку. Естественно, следующий раз я поехал вместе с ним. За сутки, сперва набегался, да так, что ноги еле двигал, а потом, когда дед меня пожалел и поменявшись посадил на лошадь, то набил такие синяки на заднице и натёр между ног, что вообще передвигался с трудом и в раскоряку. Бабушка ворчала, но дед был непреклонен:
— Я в этом возрасте за плугом по 16 часов пахал...
Оформил в совхозе, как подпаска (с серьёзной зарплатой, между прочим, не в сравнение конечно, с деревенскими пацанами, работающими летом помощниками комбайнёров), и выписал мне мерина 3-х летку со звучным именем "Прогресс".
— Давай знакомься, твой теперь... — заведя на поводу во двор. Я волновался, наверное сильнее, чем перед первым свиданием в последующем. Поэтому подготовился, заранее отрезал несколько толстых кусков хлеба и посыпал их крупной солью.
Ах, это прикосновение нежных лошадиных губ, сердце замерло, когда Прогресс, аккуратно взял подвижными губами с ладони хлеб — благодарно на меня посмотрел. Так прямо у нас любовь с первого взгляда случилась.
— Деда, я его Пронькой звать буду...
— Почему Пронькой, а не Прошкой, например?
— Да ты посмотри на него, какой он Прошка? Вылитый Проня! Гляди, какой взгляд хитрый и пронырливый...
— Ладно, занимайся, в стойло определи, воды принеси и травы задай... Завтра поедешь сам, чтобы перековали, я договорился...
— Деда... Может вместе?
— Сам управишься, большой уже, тебя до свадьбы за ручку водить что-ли? И потом тоже подсказывать... как вставлять... — дед довольно заржал.
— И ещё завтра к Хохлу поедешь, Иван Михалыч тебя немного поучит. Говорит, что казак потомственный, брешет поди, но с лошадьми знатно управляется... А я не смогу, терпения не хватит... Я же не обматерить не смогу, а ты даже на "ёрганный рот" обижаешься не по-детски...
Всё оказалось не так страшно, и перековали, и к Михалычу поехал, прихватив пузырь самогона и кусок копчёной свинины, сунутый бабушкой.
— Пошли за околицу... — Михалыч, в моём тогдашнем понимании, глубокий старик, положил в безразмерный карман гранёный стакан, луковицу, краюху хлеба, сунул за голенище сапога небольшой нож.
— Конем надо управлять только ногами...
— Это как?!
— Вот лыцари (так и говорил "лыцари"!) раньше... В одной руке щит, в другой копьё или меч... Оне чо, х*ем за узду дёргали? Мы казаки, или где?
Пронька оказался очень понятливым, весёлым и игривым, немного хитрым, но у нас с ним всё получалось. И на свист уже прибегал и некоторые команды только голосом, выполнял, даже ложился набок, а я таскал по совету Михалыча постоянно с собой небольшой холщовый рюкзачок с мытой некрупной морковью и хлебом, фактически дрессируя его, как собаку. И сам уже в седло влетал ласточкой, вот только с управлением ногами оказалось сложнее, но после одного случая тоже попёрло.
Мы на сутках, спали ночью в вагончике.
— Вставай быстрее, коровы ушли... Потрава, мля... — на улице ещё темно, около 3-х ночи, только небо на востоке начало слегка светлеть. Коровы выломали символическую загородку из тонких жердей и всем стадом ушли в расположенное сзади поле с уже колосившимся овсом. Далеко ушли, дальние уже почти с километр и ещё разбрелись широко. Седлать некогда, так поскакали.
Пронька воспринял такой уход стада как личную обиду, я им совсем не управлял. Он сам носился, петляя, как заяц, на поворотах наклоняясь так, что я почти касался ногами земли, кусал коров, выгоняя их с поля. При этом злорадно ржал с восторгом от собственной ловкости и свободы движения. Я, вцепившись в гриву, пытался лишь просто не свалиться.
Корова только в стаде ведёт себя как глупое животное, почувствовав свободу, начинает проявлять недюжий интеллект. Бык-производитель, здоровый, как танк, по кличке "Гад", наклонив голову с широченным лбом и нехилыми рогами, глухо мыча, почти рыча, приготовился встретить несущегося на него Проню. А тот, как-то очень ловко вильнул перед мордой, и привстав на дыбы, неслабо двинул того копытом передней ноги в район правого уха.
Всё, сопротивление сломлено, бык трусливо потрусил в сторону стойбища. Проня на мгновение остановился, я тут же спрыгнул, чтобы немного опомниться от такого ошеломительного ковбойского родео.
— А-а, хозяин, тебе не надо — мне значит тоже... — Пронька тут же остановился и наклонив голову, начал смачно хрумкать молодым овсом, больше не обращая внимания на коров.
— Ладно, засранец... — я полез обратно — Погнали...
— Ку-у-уда! — (громкий пастушеский крик, вполне понимаемый скотом), это я уже корове, повернувшей опять от загона.
Деда за потраву оштрафовали на нехилую сумму. Он долго возмущался:
— Чо теперь, не отдыхать совсем?
А я понял, какое конь быстрое и ловкое животное, и при том очень умное и смелое. И у нас после этого возникло полное взаимопонимание, я бы даже сказал — полное единение. Я, наконец-то, без проблем научился ездить "охлюпкой" (без седла), переводя Проньку с места сразу в галоп, избегая тряской рыси. В телегу он запрягался неохотно, обижено на меня кося, но под седлом носился с удовольствием, иногда по-ребячески взбрыкивая от полноты сил и упоения от стремительного движения. Я пару раз улетал, но в детстве даже такие падения кончаются обычно только синяками.
Дед со своим мерином управлялся трёхэтажным, и частенько кулаком и кнутом, а у меня Проня только лаской, в критических моментах лишь повышением голоса с осуждающей интонацией. Никогда никакого хлыста или кнута, не-е... вру, один раз пришлось всё-таки одним ударом на место поставить, а вот дед свой почти из рук не выпускал. Надо отдать ему должное, управлялся он им очень ловко. Мерину в основном грозил, а коровам иногда прилетало. Хотя чаще он им просто "щёлкал" (оглушительный хлопок при правильном поступательно-возвратном движении рукой). Я потом прочитал, что такой громкий звук получается, потому, что кончик кнута преодолевает звуковой барьер (скорость звука в воздухе 340 м/сек).
Про дедов кнут надо сказать отдельно. С точёной ручкой, из сыромятной кожи, длиной почти 6 метров, у деда иногда казался продолжением руки. Для меня же тогда был слишком тяжёлый. Несколько разных насадок для кончика, на рыболовной плетёнке с карабинчиком для быстрой смены. Для щёлканья кусочек распушенной на конце тонкой бечёвки, для охоты — просверленный насквозь стальной шарик, чуть больше сантиметра в диаметре. Этой насадкой он, рисуясь и играючи, к восторгу зрителей, колол куски доски двадцатки, прислонённые к вагончику.
— А эта тебе зачем? — спросил я, показывая насадку с тонкой стальной проволокой, примерно пяти-семи сантиметров длиной.
— Что-то курицы захотелось, поедем сегодня на смену через птицефабрику — увидишь...
Та птицефабрика разительно отличалась от современной, с птицей в тесных клетках. Та курица гуляла свободно по территории, огороженной не очень высоким забором из сетки-рабицы. Некоторые, особо активные, забор перелетали, роясь в редком берёзовом лесочке, возвращаясь обратно только на кормление.
Едем мимо, дед воровато оглянулся, спрыгнул с телеги, крадучись подошёл поближе. Короткий взмах рукой с кнутом, негромкий всвист и обезглавленная курица, пробежав несколько метров, забилась на взрытой земле, орошая её яркой кровью. Выждав с полминуты, дед ещё раз огляделся, быстро подобрал голову и тушку, сунул их в телегу под траву.
— Вечером приготовим по-полевому...
Стемнело, небо вызвездило, такого безмерного количества звёзд в городе никогда не увидишь. Горит костёр, в нём два кирпича, положенных рядышком. Не убирая перо, дед курицу выпотрошил, сунул и растёр внутри пригоршню соли, ещё засунул вовнутрь очищенную луковицу и принялся тщательно, прямо по перу, обмазывать снаружи глиной, замоченной заранее в ведре. Обмазал толстым слоем, положил на кирпичи, нагреб сверху углей с горкой...
Застывшая, потрескавшаяся глина с приготовленной курицы снимается вместе с пропитанным ею пером... и вкуснее я птицы больше никогда не пробовал...
В магазине покупали только хлеб, с совхозной пекарни, раньше ездил на велосипеде (порядка 2 км. в одну сторону), теперь только на Проньке, красуясь по деревне. Крупной рысью, с прямой спиной, гордо поднятой головой, в такт еле заметно приподнимаясь на стременах, отчего посадка кажется влитой, небрежно левой рукой придерживаю провисшую уздечку. В правой "детский" кнут (примерно 3 метра), перехваченный метровой полупетлёй указательным пальцем, чтобы не попал под задние копыта. Под восхищёнными взглядами баб и девчонок, ждущих привоза хлеба, резко останавливаю, подняв на дыбы с разворотом, ловко спрыгиваю, небрежно перекидываю и привязываю уздечку к решётке.
— Ай, да прямо казак... Какого внука Василий воспитал... — делаю вид, что не слышу, и даже не смотрю в ту сторону, хотя внутри всё поёт от удовольствия.
— Эй, а чего у тебя конь не взнуздан?
— Он и так меня слушается... — теперь соизволил посмотреть и небрежно, как о пустяке ответить, взглядом зацепив красивую девчонку-ровесницу, во все лучащиеся, синие глаза на меня с восторгом смотревшую. Ну надо же, как это оказывается приятно...
За такую гордыню и самолюбование, наказание свыше не заставило себя долго ждать. В очередной раз поехал на Проне за хлебом. Высокое синее небо с небольшими белоснежными облачками, лёгкий, тёплый ветерок с полей, вкусно пахнущий цветением разнотравья, жаворонок поёт... Настроение прекрасное. Вот бы та девчонка опять была...
Чувство полёта, скорости, ощущение под собой послушного, откликающегося на малейшее твоё желание сильного животного, собственной ловкости и умелости... Издалека разглядел у магазина знакомый цветастый сарафан и от удивительного состояния незамутненного счастья даже запел во всё горло. Как сейчас помню — "Машину времени":
"Мы в такие шагали дали,
что не очень то и дойдёшь..."
Пока сумел выплюнуть, оса успела несколько раз укусить в язык и в губу изнутри...
Спрыгнул я сам или просто свалился — даже не понял. Упал на пыльную дорогу и от острой боли не сознавая, смог ли я эту жгучую гадость выплюнуть или всё ещё кусает, глаза застили слёзы, язык по ощущениям горел и мгновенно распухал. Пронька подошёл, несколько раз шумно меня понюхал, потом прихватил мягкими губами за ухо и тихонько потянул вверх, мол, ты чего хозяин?, вставай-давай...
От магазина на велосипедах подъехало несколько человек, видимо заметили мои кувыркания в пыли. А Пронька не подпускает, храпит, наступает на них боком, зубы скалит... Подтянулось ещё несколько человек, в деревне развлечений-то немного.
Сквозь слёзы заметил знакомый сарафан, что сразу меня мобилизовало. Встал, вытер низом футболки грязное лицо, говорить уже не мог, поэтому жестами и мычанием показал про осу, влетевшую в рот, и что эпизод исчерпан.
Я запрыгнул на Проню и поехал шагом домой, молча страдая, и морально, и физически. Язык опух, да так, что нелепо торчал наружу, нижняя губа напоминала багровую толстую сардельку, три дня с большим трудом пил только молоко, на четвёртый смог съесть немного жидкой каши. Вот так, мгновенно из князя в грязи, переделывая известную поговорку. Но сейчас понимаю, что отделался больше испугом, мог и отёк гортани с последующим удушьем получить.
На самом деле последний эпизод произошёл уже следующим от начала повествования летом. Прошло несколько лет, я стараюсь приезжать как можно чаще и на подольше, в т.ч. зимой и осенью. Проня раздобрел, заматерел, но также с удовольствием носился со мною под седлом. Помню: давно не был, а сейчас его седлаю, и нас обоих прямо трясёт от сладкого предвкушения безумных скачек по скошенным полям. Переобуваюсь на крыльце, а он в нетерпении прыгает с брыканием по скотному двору, загнав в угол испуганных овец.
Можно было бы рассказать ещё несколько интересных случаев, например, про волчью нору, но чувствую — перебираю по объёму, поэтому еще только один.
Мне 16 лет. Я приехал на выходные. Начало зимы, мы поехали с дедом на охоту. Я на Проньке, дед взял в совхозной конюшне молодого жеребца. Едем шагом по опушке "заячьего" леса, дед со своим раритетным кнутом, я с "детским". Он поближе к лесу, я от него метрах в десяти к полю, "на добивке". Заяц сидит до последнего, потом выскакивает буквально в паре метров и почему-то всегда в поле. Снегу ещё немного, лошади идут легко, но жеребец выскакивающих зайцев пугается, дёргается, дед промахивается раз-другой, а я даже близко так кнутом не владею, тоже мажу.
Загонять зайца на лошади бесполезно, он петляет, да так, что его ловкая и гибкая рысь не всегда взять может, но зайцев много, третья попытка, четвёртая. Дед уже строит семиэтажные, Проня тоже, чувствую, заметно злится, даже жеребца куснул. Наконец дед попал, заяц заверещал, как маленький раненый ребёнок, так, что у меня всякое желание дальше охотиться пропало. Хорошо, что дед вторым ударом сразу его добил. Я хотел уже приотстать, но вдруг заметил далеко в поле рыжую искру.
— ЛИСА!! Но далеко... уйдёт... — с сожалением дед.
— А это мы посмотрим... — Проня рванул, как мне показалось, даже раньше команды. Ах, как же он пластался... я его вообще не подгонял, он словно заразился моим всё возрастающим азартом.
— А-а-а! — Достаём!! До леса не уйдёт, но в голове пусто, только первобытные инстинкты охотника, зашкаливающий азарт и хлещущий через край адреналин. Когда осталось меньше пяти метров, Проня плавно сдвинулся в сторону, словно открывая пространство для удара. Я с первого же взмаха попал шариком матёрой лисе в лоб, чуть выше переносицы... Наповал.
Я обратно ехал шагом, медленно отходя от бешеной скачки и сумасшедшего сердцебиения. Вот это охота! Вот это я понимаю...
Для сравнения. Пригласили меня пару лет назад на охоту. Возложив свои пузаны на мощные снегоходы, трое охотников загнали по глубокому снегу небольшую косулю и остановившись, практически в упор расстреляли её, изнеможенную и замёрзшую, из крутых нарезных винтарей. Её била крупная дрожь, обречённо смотрела, провалившись по грудь в снег, на подымавшиеся стволы, влажным чёрно-лиловым взглядом, пробиравшим до глубины души... А я думал: Вы, чего мужики... серьёзно? Так и не снял с плеча одолженную мне винтовку. В чем кайф-то? Точно не из-за мяса, лицензия дорогая и бензина больше сожгли. Фу мля... охотнички...
В дальнейшем я ушёл в армию, а когда пришёл, многое изменилось. Бабушка серьёзно заболела, почти уже не вставала. Младшая дочь забрала их с дедом в город, продав дом в деревне.
— Как там Проня? — практически второй мой вопрос.
— А Проньку в совхоз обратно забрали, когда я в больницу с сердцем попал...
— Выдали его потом одному долбо*бу, тот не уследил, правое переднее копыто расковалось, охромел, на ногу наступить не мог, безуспешно лечить пытались... А потом сдали на мясокомбинат...
— Мамочка... — шёпотом, у меня в душе всё перевернулось, я стиснул зубы, а дед уже перешёл на другую тему. Да не поняли бы меня родственнички, с их рационально-жестоким, деревенским прагматизмом, с их равнодушно-потребительским отношением к скотине.
Я ушёл в ванну, включил воду и разрыдался... Я — уже взрослый, двадцатилетний мужик, прошедший армию, видевший горы трупов в Ленинакане, заживо сожжённых детей в Маргилане... — плакал взахлёб как маленький мальчик...
Умом понимал, что ничего изменить всё равно не получилось бы. Ну, не в деревню же переезжать, бросив институт, но в душе так было гадко, словно предал или сам убил лучшего друга... Тех слёз и сейчас ни капли не стесняюсь.
Много лет спустя и теперь уже давно, повёз я своих детей в конно-спортивную школу. Дочке семь лет, сыну десять. Но не зашло... Вообще никакого желания, а насильно мил не будешь... Всё понимаю: другое поколение — другие интересы, но мне их немного жаль. Не будет в их жизни никогда того сладкого упоения от быстрой скачки и не будет никогда такого Прони...
Как сказал Черчилль: "Ни один час жизни, проведённый в седле, не прожит зря."
Прав был сэр Уинстон, прав на все сто.
Источник: ЯП © Эдиссон
